ВЕСТНИК РГГУ. СЕРИЯ «ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЕ. ЯЗЫКОЗНАНИЕ. КУЛЬТУРОЛОГИЯ»

Алексей Кручёных сравнивал заумный язык с интернациональной пантомимой немого кинематографа. Но это противоречило его первоначальному представлению о заумном языке как наделенным национальным и местным колоритом и выражающим суть национальной поэзии. Но заумный язык и кинематограф оказываются объединены отказом от театральной импровизации, наличием письма или кадра как ограничения, допускающего импровизацию только как технический сбой. Эта мысль нашла продолжение в сотрудничестве Выготского и Лурии в области нейрофизиологии. Согласно Выготскому, мимесис обезьяны не театрален, а кинематографичен: это не импровизация, а предсказуемая моторика пантомимы. С этой точки зрения в кинематографе, в отличие от театра, мимесис невозможен, и заумный язык остается в культурной памяти не как мимесис национальной поэзии, но как эксцентричная конструкция.

Статья посвящена диалогу со сказочной традицией, представленному в анимационном фильме компании Дисней «Принцесса и лягушка» (2009). В основе сценария – детская книга американской писательницы Элизабет Доусон Бейкер «Принцесса-лягушка» (2002), представляющая собой интерпретацию сюжета сказки Братьев Гримм «Король-лягушонок, или Железный Генрих» (1812). Помимо характеристики особенностей художественного взаимодействия претекстов и кинотекста, обращение к мультфильму «Принцесса и лягушка» также предоставляет возможность выявить специфику существенных модификаций в диснеевском каноне. Трансформация типичного образа принцессы; смещение акцента с ожидания «принца на белом коне» в роли спасителя на идею об осуществлении мечты о карьере и независимости; изображение синтеза французской, афроамериканской и «белой» американской культур – все это позволяет определить рассматриваемый нами материал как продукт нового времени, выступающий в качестве визуализации фундаментальных изменений в социуме и культуре. В ходе анализа, выстроенного согласно принципам историко-литературного и сопоставительного методов исследования, мы приходим к выводу об эволюции сказочной традиции и архетипов в контексте современной гетерогенной действительности, где обращение к классике выступает в качестве своеобразной платформы для реализации актуальных идей.

В статье рассматривается контекст создания первого полнометражного анимационного фильма киностудии Уолта Диснея – «Белоснежка и семь гномов» (1937) – и приводится гипотеза о том, что успех диснеевских экранизаций европейских сказок связан в том числе с типологическим сходством технологии мультипликации и поэтики народной сказки. На примере «Белоснежки» проанализировано, каким образом цветной фильм, представляющий плоское и яркое изображение, одновременно универсально понятное и отвечающее на запросы эпохи Великой депрессии, стал эталонной экранизацией сказки и лег в основу американского переосмысления европейского сказочного материала. Черты европейской сказки, выделенные М. Люти (в особенности одномерность, отсутствие глубины и абстрактный стиль), рассматриваются в соотношении с их анимационной репрезентацией в диснеевских мультфильмах. Отсутствие удивления персонажей при встрече с волшебными существами (при тщательной проработке волшебных эпизодов с целью удивить зрителя – но не героя), внимание к внешнему, а не к внутреннему (т. е. репрезентация характера и чувств героев через предметы или понятные поступки), а также акцент на ярких цветах и четких силуэтах – все это определило популярность мультипликационной версии сказки и обеспечило ее «канонизацию» как в контексте американской сказочной традиции, так и в контексте американского кинематографа.

В статье анализируется восприятие «американского прогресса» в региональных газетах США начала 1850-х гг. Использована электронная база данных исторической американской периодики Библиотеки Конгресса. Как показывают ее материалы, некоторые периодические издания, главным образом демократические, связывали «американский прогресс» с доктриной «предопределения судьбы», с территориальной экспансией Соединенных Штатов, с атаками на так называемых «старых ретроградов». Вопрос о рабстве в североамериканской республике в этом контексте не поднимался. Другие газеты, в основном вигские, выступали за «разумный прогресс», за внутренние реформы. Публиковавшаяся в Огайо аболиционистская “The Anti-Slavery Bugle” ассоциировала прогресс с решением проблемы «особого института», с движением за права женщин, с интеллектуальными достижениями. В целом изученные материалы электронной базы свидетельствуют о том, что в данный период местные газеты были хорошо осведомлены о политических дебатах в Вашингтоне и Нью-Йорке. Оценки «американского прогресса» в значительной степени определялись партийно-политическими симпатиями редакторов и публицистов, а также их отношением к вопросу о роли и месте молодежи в политике, в общественной жизни.

Представления о колдовстве в той или иной форме характерны практически для всех человеческих обществ и зачастую неотделимы от представлений религиозных, по крайней мере от того комплекса идей, представлений и практик, который обычно обозначают как народную религию, folk religion. Специфика народной религиозности на территории нынешних Южных штатов США в колониальный период остается относительно малоизученной, в первую очередь вследствие недостатка источников. Тем не менее до определенной степени она может быть реконструирована благодаря доступным сегодня материалам, собранным и обработанным интересующимися локальной историей представителями местных элит. Настоящая статья посвящена народному колдовству и «низовой» религиозности в графстве Йорк, Южная Каролина, в XVIII–XIX вв. В статье рассматриваются локальные особенности, отличающие народную культуру Южных колоний, в частности Каролины, и от Европы, и от других английских колоний, эволюция народной религиозности в колониальный период и в первые десятилетия после обретения США независимости, а также ее влияние на формирование специфической южной религиозности.